— Ты помнишь, когда мы впервые встретились?

— Года три назад в театре Моссовета, когда нам вручали какую-то журналистскую ‎премию – кажется, это была «Обложка года». Смотрю, и глазам не верю – живой Авербух! Поздоровался, и ты ответил «здравствуйте» дрожащим голосом (смеется).

‎— Я тоже на тебя с уважением смотрел. Подумал про себя: живой Башаров! Потом, перед ‎началом проекта, позвонил тебе, сам еще толком не понимая, что это будут за «Звезды на ‎льду». И ты сказал «давай попробуем» - настолько легко, будто ждал этого звонка, видел ‎такие проекты и даже участвовал в них. Хотя тогда, 3 года назад, ты был колоссально ‎занят – кажется, снимался в героическом фильме «72 метра». ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— Для меня это было нелегкое время. Я только что похоронил старшего брата – он был ‎театральным критиком и, собственно, и сделал меня актером. Я пришел домой и сидел в ‎гараже, просто сидел, было очень грустно. И тут ты позвонил - я схватился за это ‎предложение, как за палочку-выручалочку! ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Но в голосе у тебя была прямо-таки чемпионская уверенность. Обычно всем сначала ‎надо попробовать, все сомневаются… ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— Тогда я сказал, что могу не кататься, а вести программу. И ты меня мягко увел от этой ‎идеи. Но я же знал актерскую среду, и что на коньках я катаюсь хорошо – точнее, лучше ‎остальных. Если бы я знал, что кто-то катается лучше меня, ты бы услышал в голосе ‎нотку сомнения. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Почему, на твой строгий мусульманский взгляд, женщины в наше время стал гораздо ‎меркантильнее, менее романтичны? Общество потребления их испортило? ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— Наверное, они предчувствовали его закат и хотели запастись впрок. Думаю, причина в ‎беззаконии этого мира, - когда все можно, от этого страдают и мужчины и женщины. Я ‎себя не беру во внимание, мне можно семь жен по вере. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Не потому ли жену заставил принять мусульманство? ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— Я не заставлял, она сама так решила. У нас было мусульманское венчание, никях ‎называется. Я человек верующий, все традиции соблюдаю. Сабантуй праздную, в ‎соборную мечеть хожу, молитвы знаю. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— А тебе не кажется, что история жизни мужчины с одной женщиной – моногамность, ‎навязана человеческой природе государством и церковью? Иначе был бы хаос? Ведь ‎мужчине свойственно влюбляться не один раз. Он не может наесться раз и навсегда: ‎какой бы вкусный обед не был, какая бы офигенная ни была история, все равно приходит ‎чувство голода. Что думаешь? ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— Чувство влюбленности в творчестве окрыляет. Когда я влюблен, мой мозг работает на ‎‎300- 400% активнее. Я могу меньше спать и чувствую себя прекрасно, могу больше пить ‎и мне ничего не будет, я не поправляюсь. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Ты и сейчас влюблен? ‎ ‎

‎ ‎— Я влюблен всегда, потому что обожаю состояние влюбленности. В нем меня посещают ‎интересные, забавные мысли и идеи. Когда же я в состоянии покоя, моей душе, моему ‎бренному телу ничего не нужно, кроме еды, сна, алкоголя и иногда секса. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Да, но в этом нет какой-то упорядоченности, если говорить о законности… ‎ ‎

‎ ‎— Но ведь можно влюбляться каждый день… ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— И признаваться в любви той женщине, в которую влюблен? ‎ ‎

‎ ‎— Можно влюбляться каждый день... в себя (смеется). Иногда я жестко и жестоко себя ‎люблю, не жалею ни для кого и ни для чего, просто вразнос. А потом наказываю себя, ‎потому что вчера очень хорошо себя любил. День любил – неделю наказаний. Именно в ‎дни наказаний приходится общаться с женщинами. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Занятно. Насколько часто ты фантазируешь и насколько готов увлечься фантазией, ‎когда хочешь понравиться женщине? ‎ ‎

‎ ‎— Если я распускаю хвост перед женщиной, то про себя стараюсь как можно меньше ‎говорить. ‎ ‎

‎ ‎— Ты говоришь о том, кем хотел бы быть, или о каком-то образе, который может ей ‎понравится? ‎ ‎

‎ ‎— Я не буду рассказывать про себя ни про какого. Буду шутить, сочинять какие-то ‎смешные истории, чтобы расположить человека к себе. Показать себя со стороны юмора, ‎веселья, бесшабашности, легкости... ‎ ‎

‎ ‎— Ты себя органично чувствуешь в этом состоянии? ‎ ‎

‎ ‎— Да. Таким образом я сам закрываюсь. Не дай Бог, она коснется той темы, в которой я ‎буду себя некомфортно чувствовать. ‎ ‎

‎ ‎— Это ты хорошо сказал. Во время тренировок я, каюсь, нередко употребляю ‎ненормативную лексику. И однажды спросил у нашего хореографа Лены Масленниковой, ‎насколько это ужасно звучит. Она ответила, что теми, кто меня знает, это не ‎воспринимается вульгарно и похабно - «ты так закрываешься». Едкое словцо позволяет ‎избавиться от слащавости и излишней сентиментальности. А у тебя это происходит за ‎счет юмора и самоиронии. ‎ ‎

‎ ‎— Хотя бывают ситуации, когда нужно поступить совершенно по-другому. И так будет ‎лучше всем. Но… Мне, например, было больно, когда в «Звездах на льду» Таня (Навка – ‎ред.) меня обижала, цепляла, наносила удары ниже пояса. Можно было ответить, но я ‎парировал через юмор, уводил ситуацию в ту область, где мне было комфортней и легче. ‎ ‎

‎ ‎— Ты не устаешь играть один и тот же спектакль десятки, а то и сотни раз? Я по себе ‎знаю, что уже не могу видеть программу к концу сезона, хотя бы всего 5 турниров было. ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— А у нас вчера был 385-й спектакль «Ladies Night. Только для женщин». И ты его, ‎кстати, ни разу не видел. ‎ ‎‎ ‎

‎ ‎— Это моя карма. Помнится, ты пригласил меня в театр, я по обыкновению был занят, и ‎послал туда маму с папой. Когда ты потом спросил меня «ну как?», я с легкой душой ‎ответил: «Ты играл просто потрясающе, это было сумасшедше удачно!» И ты сказал: ‎‎«Какая же ты, сволочь, Авербух, тебя там не было!». Я думал – надо же, как он зал ‎хорошо видит! ‎ ‎

‎ ‎‎ ‎— Я просто позвонил администратору и спросил, проходил ли Авербух. Спектакль этот ‎своеобразный. Со временем он обрастает всякими шутками, репризами - и уходит смысл, ‎а это все же основа драматургии. Тогда режиссер берет стамеску с молотком и ‎отколупывает всю эту чешую и мишуру. А потом берет наждачную бумагу и натирает ‎нам задницы, чтобы они, грубо говоря, блестели; затем полировочной пастой натирает ‎все остальное. И спектакль снова превращается в тот, который мы семь лет назад сделали. ‎Девушки в зале заводятся, а когда видишь это, тебе становится приятно - и сам ‎заводишься. ‎ ‎

‎ ‎— Скажи, ты в армии служил? Была у вас дедовщина? ‎ ‎

‎ ‎— Как-то это происходит, что в армии «дедушки» чувствуют слабака. И метелят их. Я в ‎этом отношении такой же. И ты тоже. ‎ ‎

‎ ‎— У нас дедовщина доходила до того, что старшие снимали коньки, бросали их, а ‎младшие подбегали и протирали лезвия. Или когда на уроке хореографии у деда рвался ‎чешек, то остальные должны были потом в раздевалке ходить по кругу и, напевая ‎похоронный марш, хоронить этот чешек. А как тебе такой формат: старшие играли в ‎теннис об стенку, а младшие стояли у этой стенки и уворачивались. Гибкость ‎вырабатывали.(смеются) Еще «чехлотерапия» была – это когда чехлы от коньков в тебя ‎летят. А в театре бывает дедовщина? ‎ ‎

‎ ‎— Бывает даже страшнее. Ну бросят в тебя чехол, ты принесешь и все. Да это ‎унизительно. Но когда тебя за глаза уничтожают, стучат режиссеру, говорят, что ‎бездарен, или «я не буду играть с ним в одном спектакле – вот и подумайте, кого брать». ‎Ты ничего не подозреваешь, – а, оказывается, уже уволен из театра. Вот это страшно. ‎ ‎

‎ ‎— Мне всегда было интересно узнать: когда человек решает стать актером, как это ‎получается? Одно дело актерские династии, как у Миронова - а если нет? Откуда это ‎берется: – «буду актером», если даже драмкружка не посещал? ‎ ‎

‎ ‎— А ты почему стал фигуристом? Болел много? Кого ни возьми, всех приводили ‎закаляться. Так? ‎ ‎

‎ ‎— У меня все было жестко, мама за шкирку – и вперед. Тогда еще два варианта было ‎помимо закаливания: все были в восторге от Родниной и Пахомовой, родители ‎просиживали у телевизора. Либо хотели через спорт вывести в люди, чтобы за границу ‎поехал. ‎ ‎

‎ ‎— А у меня было нечто вроде голоса. Как сейчас помню, по телевизору шел фильм с ‎Андреем Мироновым в главной роли, «Блондинка за углом». Звучал его голос, уже год ‎как умершего…. И мне почудилось: я должен стать вторым Мироновым. Представляешь? ‎Эта мысль мелькнула – и все. А в театре оказался, можно сказать, случайно, за компанию. ‎Режиссеру театра «Современник» был нужен мальчик на роль в детской сказке, студенты ‎театральных институтов ему не подходили, потому что у них не было времени на ‎репетиции. Ну, пришли втроем пацаны, вроде учить ничего не надо – думали, чисто так, ‎поржать. Режиссер говорит: «Видите окно на крыше? Там стоит ваш друг. Покричите ему, ‎позовите его.

- Там же нет никого, - отвечаю.

- Представьте, что есть. Мне ‎нужно посмотреть на вас.

- А зачем? Чего просто так кричать? Пусть мой друг ‎выйдет на улицу, а я буду орать «Юра! Юр!!» (орет).

Режиссеру моя находка ‎понравилась, он попросил еще спеть что-нибудь. Я спел на татарском языке матерную ‎частушку – он ничего не понял, но прочувствовал ее энергетически. У нас на татарских ‎свадьбах все время поют. Ходят тамада и баянист среди 200-250 гостей, и ты должен ‎либо подарок подарить, либо денежку положить на два блюдца (жениху и невесте), и ‎обязательно спеть татарскую песню. Я много знал песен. Режиссер сказал: «Вы, ребята, ‎идите, а вас, Башаров, я попрошу остаться»… Так и остался в профессии. ‎ ‎

‎ ‎— Актер проживает много жизней, любовных историй, сюжетов… ‎ ‎

‎ ‎— Знаешь, сколько в драматургии сюжетов всего? ‎ ‎

‎ ‎— ??? ‎ ‎

‎ ‎— Тридцать три! Всего тридцать три! И это, начиная с древнегреческих! ‎ ‎

‎ ‎— Когда ты знаешь сюжет, ты переносишь его на жизнь. Не наступает ли такой у тебя ‎момент, что ты знаешь наперед всю цепочку событий. Не наступает ли скуки от жизни по ‎той причине, что актер пресыщается эмоционально? И где ты находишь зерно разности? ‎ ‎

‎ ‎— Из-за этой мишуры актеры и пьют. Квасят, чтобы уйти от реальности, от пьесы под ‎названием жизнь. Потому что пьеса давно написана, и ты ее уже сыграл. Сам себя ‎загоняешь. ‎ ‎

‎ ‎— А с женщиной как? Ты видишь себя в ее сценарии? ‎ ‎

‎ ‎— Нужно начать с себя, чтобы не быть отчаявшейся жертвой, не быть ягненком. ‎Попытаться переломить себя. Как у нас говорят: женщину надо накормить и обмануть ‎‎(смеется), ну в хорошем смысле обмануть. ‎ ‎

‎ ‎— А женщины как к этому обману относятся? ‎ ‎

‎ ‎— Я не знаю, надо у них спросить. Они и сами многое умеют. Одна девушка меня развела, ‎как мальчика, на смс-ках. У нас была переписка, и я думал, что хорошо ее знаю. ‎Оказалось, что это она меня очень хорошо знает. Я раскрылся, как последний хендрик. ‎Надо быть аккуратней с женщинами. Вообще, надо быть женщиной, чтобы понять ‎женщину. ‎ ‎

‎ ‎— У тебя есть представление о женском идеале? ‎ ‎

‎ ‎— У каждого свой идеал. А если нужен какой-то массовый, то, пожалуйста: лысая, голая, ‎безротая - чтобы помалкивала, и безногая - чтобы не спорить об их длине и стройности. ‎Нет, рот нужен (смеются). И руки, и ноги, глаза, и голос. И волосы – их можно гладить. ‎Ну, мозг тоже нужен, и уши на нем… чтобы слушаться. ‎ ‎

‎ ‎— А одевать ее будем обратно? Какие женщины тебе больше нравятся, одетые или ‎раздетые? ‎ ‎

‎ ‎— Богатые (смех). Нет, скорее бедные – тогда ты уже ей интересен, понимаешь? В общем, ‎и богатые, и бедные. И которые тоже плачут. ‎ ‎

‎ ‎— Ты мог бы стать альфонсом? ‎ ‎

‎ ‎— Иногда мне хотелось бы попробовать, что это такое. Конечно, приятно, если она ‎заплатила за квартиру, купила тебе машину, яхту – это же классно, когда она купила все ‎это на тобой заработанные деньги. А ты ничего не делаешь, сидишь, пиво пьешь: «Сходи, ‎купи мне новую машинку». ‎ ‎

‎ ‎— Нет, вот представь, ты нашел богатую девушку – не било бы по твоему самолюбию, ‎что ты лошара последний? Кем ты тогда себя чувствовал бы – полноценным мужчиной ‎или подстилкой? ‎ ‎

‎ ‎— (возмущенно). Почему подстилкой? Если мне женщина покупает какие-то подарки ‎дорогие – она ж не просто так это делает. Это же ей в радость – если у нее есть средства, ‎которые не жалко потратить на меня. Вот если она встает в 7 утра, готовит завтрак, в 8 ‎выбегает из дома, чтобы на метро ехать работать на фабрику, после работы заскакивает за ‎ребенком, в магазин, меня кормит, раз в месяц получает зарплату и на нее покупает мне ‎пальто – тогда, конечно, мне стало бы ее жалко. А если у нее муж Бэкхем, его постоянно ‎нет, а она поет песни и зарабатывает большие деньги, которые ей не нужны, потому что у ‎футболиста их и так немеряно… И тогда она говорит: слушай, Дэвида уже год нет, давай ‎ты подстрижешься и оденешься, как он, и поживешь со мной, я тебя накормлю, напою… ‎То почему бы и нет? Давай теперь ты рассказывай свои эротические фантазии. ‎ ‎

‎ ‎— Ловко вывернулся.

‎ ‎— Да, надо так и написать: если Дэвид Бэкхем не будет справляться, то всегда найдутся ‎желающие поиграть на его поле. ‎ ‎

‎ ‎— Скажи честно, ты считаешь себя циничным человеком? ‎ ‎

‎ ‎— Я даже очень циничный (смеется). ‎ ‎

‎ ‎— А за что в морду бы дал? ‎ ‎

‎ ‎— Поеду за Дэвида Бекхема работать, а тут кто-то с моей женой… Извините, нифига себе! ‎Но если серьезно, дал бы в морду за оскорбление моей семьи, моих близких, моих друзей. ‎За это – без разговоров. ‎ ‎

‎ ‎— Что для тебя оскорбление в наш двусмысленный и беспринципный век?

‎ ‎— Каждый человек способен на ошибку – мы их совершаем и будем совершать, пока ‎живы. Поэтому если человек не прав, я всегда даю ему возможность исправить ошибку. ‎Если он не понимает, да еще на рожон лезет, тогда пускаю в ход другие средства.

‎ ‎ ...Ты вот мне лучше скажи, как это тебя на Кубу занесло - искал убежище от мирового ‎кризиса? ‎ ‎

‎ ‎— Дружище, у каждого из нас есть своеобразные мечты. Например, такая: приехать ‎незапланированно в аэропорт, ткнуть пальцем в расписание вылетов и полететь туда. ‎Была у тебя такая мечта: просто взять – улететь? ‎ ‎

‎ ‎— Одному? ‎ ‎

‎ ‎— Одному. ‎ ‎

‎ ‎— Нет. ‎ ‎

‎ ‎— Хорошо, что нет. Ты выбираешь. А у меня была такая фикс-идея. И я ее шесть дней ‎назад воплотил. Приехал в Шереметьево, посмотрел на табло, увидел «Гавана», купил тут ‎же билет и полетел на Кубу. Застрял на этом райском острове на 5 дней! Причем никто ‎там меня не ждал, никаких туроператоров. Взял машину напрокат и покатил, куда хотел. ‎Сам находил отели… И при этом испытывал огромный кайф: мечтал и сделал, пусть ‎всего на пять дней. Это был такой момент хорошего отрыва, свободы. Но после этого ‎мечты не стало, я ее как бы убил. ‎ ‎

‎ ‎— Ну, есть и другие мечты… ‎ ‎

‎ ‎— А ты насколько свободен от обстоятельств, чтобы воплотить свое желание? Мы ‎говорим не об отпуске, даже не о поездке такой. Мы говорим о таком сумасшедшем ‎поступке, когда мы обычно думаем: ну это невозможно. Потому что рядом есть Оля или ‎Маша или друзья, родители – они не поймут… Насколько ты свободен, чтобы сказать: я ‎хочу – я это сделаю». ‎ ‎

‎ ‎— Когда мне предложили играть спектакль, в нем была сцена – никто из нас ни в чем ‎подобном толком не участвовал. Мы не знали, как это – выйти голым на сцену. Как моя ‎мама будет на это смотреть? Но мы пошли на это. Первые десять спектаклей сыграли в ‎телесного цвета стрингах, потом решили: мужики, а давайте-ка… Это тоже своего рода ‎авантюра. ‎ ‎

‎ ‎— Но ты же не мечтал об этом? ‎ ‎

‎ ‎— Нет. Но я мечтал вести ледовое шоу - как бы это было классно… Я уже знал, что это ‎такое, видел в Питере, когда ты меня позвал в проект… ‎ ‎

‎ ‎— Вопрос о финансах напоследок. Не боишься, что кризис завершится тем, что деньги в ‎конец обнулятся? ‎ ‎

‎ ‎— С кризисом что-то странное. Вроде он есть, и движение его неумолимо, но народ при ‎беднеющих деньгах продолжает летать отдыхать заграницу, театр битком и даже казино. ‎Возникает впечатление, что народ решил с пользой для души передохнуть от ‎зарабатывания денег, а кризиса не очень-то и боится, потому что не впервой. Думаю, ‎страх перед деньгами нам не свойственен, как и особое финансовое законопослушание. В ‎студенческое время, помнится, я жил почти без денег, и ничего. Хотя, если честно, никто ‎не знает, с чем это сравнимо, если все деньги сгорят дотла: достаточно ли будет ‎напечатать новые, либо валютой станет банка тушенки и телогрейка. Как говорится в ‎народе на такой случай, лишь бы не было войны. Я знаю, что я всегда свою семью ‎прокормлю. Не станет работы в городе, пойду пшеницу сеять. Но хлеб у моих детей ‎будет. ‎ ‎

‎ ‎— Что бы ты бы хотел получить в подарок от женщин на 23-е февраля? ‎ ‎

‎ ‎— Хотелось бы, чтобы женщины были немножечко антикризисными, оставались в ‎рублевой зоне и делали как можно больше скидок нам, мужчинам – распродажи, день ‎открытых дверей (смеются). ‎ ‎

‎ ‎— Можно назвать это твоей антикризисной программой? ‎ ‎

‎ ‎— Да, никто больше не поборет кризис. Кризис пал на хрупкие женские плечи. Только ‎женщины способны разрешить его своей любовью, своим теплом. И пониманием, что мы, ‎наверное, будем приносить домой только половину зарплаты, и не каждый месяц. И, ‎может быть, будем приходить домой более пьяными – потому что кризис не только в ‎финансах, но и в головах. ‎ ‎

‎ ‎— У тебя самого уже был кризис среднего возраста? ‎ ‎

‎ ‎— У меня еще не было среднего возраста. (смеется) .‎ ‎